Повествование
о судьбе и военных приключениях Якоба Мейера из Дрансфельда,
бывшего вахмистра артиллерии вестфальской армии во время испанской и русской компаний.
Перевод и адаптация Денисов Д.П. ©
Oтрочество и юность
Родился я в 1786 году в городке Аделебзен, недалеко от Геттингена, в честной и верующей семье. К сожалению, моя матушка скоропостижно и неожиданно скончалась. Спустя некоторое время, мой отец вступил в брак в третий раз, взяв в жены вдову с маленькими детьми от первого брака. Как часто бывает в подобных обстоятельствах, в семье возникли разногласия, что не шло на пользу гармонии семейного очага.
Окрестности Касселя.
Неизвестный немецкий художник. Конец 18 начало 19 вв.
Поскольку с детства я не отличался твердостью характера, мой отец не мог мне найти достойное применение в своем деле: обладая пытливым умом и большой любовью к свободе, по окончании школы я хотел попытать счастья в свете. И вот, по исполнению 16 лет, отец отправил меня к дяде в Марбург. Однако пробыл я там всего лишь 4 месяца, после чего уехал во Франкфурт-на-Майне, где также не смог найти места в виду своей молодости и отсутствия рекомендаций. Оставалось одно - вернуться домой, где, как можно было себе легко представить, я не получил теплого приема. Через шесть месяцев моя мачеха уговорила меня отправиться в Ганновер к ее брату г-ну Н. Мейеру, с 1804 г. поставляющему провиант французской армии в Мельне.
Мой отец охотно на это согласился, дав мне немного денег на первое время и рекомендательное письмо для г-на Мейера. В дороге, недалеко от Лауэнбурга, я внезапно заболел и в таком состоянии прибыл в Мельн. В этом городе мне был оказан дружеский прием, а заботы и старания врача за несколько дней поставили меня на ноги. Однако поскольку я не владел французским языком, то был бесполезен г-ну Мейеру в его деле. В конечном итоге он решил отправить меня обратно домой, дав мне несколько талеров. Но возвращаться в семью я не хотел и решил попытать счастья в Гамбурге.
Германия
Неизвестный немецкий художник. Конец 18 начало 19 вв.
В Мельне, где я пробыл еще несколько дней, у меня была возможность наблюдать за тем, как солдаты французской армии упражнялись в маневрах. С тех пор у меня появилось желание поступить на военную службу. Желание попасть в Гамбург стало возможным благодаря одному путешественнику, предложившему бесплатно подвезти меня. По прибытии в Гамбург, я познакомился со своим земляком, который устроил меня на работу. Шло время, работа меня устраивала, но вскоре жизнь моя круто изменилась.
Я полюбил молодую и красивую девушку, жившую по соседству и бывшую близкой родственницей моего хозяина. Данное чувство не осталось без ответа.
Между нами возникли тайные и нежные отношения, которые подарили мне много счастливых часов. Но нашему счастью не суждено было длиться долго: злые соседи обратили внимание моего хозяина на наши отношения.
Хозяин же, считая меня человеком бедным и неблагородного происхождения, был против нашего чувства и прервал наши отношения, уволив меня. Таким образом я должен был оставить место и Гамбург. С тех пор я больше никогда не видел мою юношескую любовь.
Оставшись без работы, я в очередной раз должен был вернуться в свой родной город.
Катание на льду.
Неизвестный немецкий художник. Конец 18 начало 19 вв.
Во время своего пребывания в Гамбурге я познакомился с учителем английского языка, которому я очень признателен за ежедневные уроки и еще за многое. В частности, я благодарен ему за то, что он привил мне благородное чувство свободы, которое еще более усилило мое желание поступить на военную службу.
Мой отец сразу понял, что пребывание в Гамбурге весьма сильно меня изменило, и что мне будет тяжело вести прежний образ жизни, вновь привыкнуть к обычаям и привычкам семьи. Он убедил меня в очередной раз покинуть родной город, устроив мне место у одного из своих друзей в г. Гессен, у некоего г-на Кюгельманна, очень достойного человека.
Я подружился с его сыном, но разногласия с хозяйкой дома вынудили меня по прошествии шести месяцев покинуть ставший мне дорогим очаг.
Возвращение домой не представлялось возможным, так как я не мог ожидать теплого приема от своего грозного отца. Я отправился в город, где правил Жером Наполеон.
Находясь в этом городе и наблюдая ежедневные упражнения солдат Вестфальской армии, я убедился, что солдаты очень хорошо устроены. Таким образом у меня появилась мысль поступить на военную службу в качестве волонтера.
Bолонтер Вестфальской армии
Идущий из Брауншвейга реорганизованный 3-й полк линейной пехоты вошел в г. Кассель. Зрелище это произвело на меня самое неизгладимое впечатление: не имея более поддержки, сомневаясь в успехе своих начинаний, я принял решение ускорить время своего призыва на военную службу. Таким образом возможно было бы избавить от воинской службы моего брата, который не испытывал к ней особого интереса. С этой целью командиру полка, в который я нанимался, мной было предоставлено соответствующее свидетельство. Тем не менее, спустя некоторое время (я уже давно был в Испании) призывная комиссия признала данное свидетельство недействительным, и мой брат снова оказался военнообязанным. Капитана, весьма достойного своего звания офицера, перед которым я предстал как новоиспеченный волонтер, звали г-н фон Мейер.
Oн препроводил меня и еще другого волонтера г-на фон Талларта к командиру полка князю де Сальм, который должен был нас, как двух новых солдат, привести к присяге. Командир полка заявил капитану, что хотел бы одного из нас взять в свою роту и предложил меня, как своего однофамильца. Именно таким счастливым образом я поступил под командование этого славного капитана в 3-ю роту 1-го батальона.
Я применил все свое усердие и рвение, чтобы как можно быстрее освоить военные маневры и службу, и уже по истечении трех месяцев меня произвели в чин капрала. Вскоре капитан предоставил мне возможность быть полезным при штабе: некий безответственный старший сержант г-н фон О. настолько пренебрегал своей службой, что во время его отсутствия я должен был составлять ежедневные рапорты и выполнять многие другие обязанности.
В это время, по приказу командира полка, капитан должен был за три дня составить полный список имеющегося в наличии обмундирования. Он спросил, соглашусь ли я сделать подобный список согласно предложенной схеме, поскольку опасался, что бывший тогда под арестом старший сержант не справится с заданием. Недолго думая, я согласился выполнить эту не самую легкую задачу, которая была решена к концу следующего дня. Через два дня я предоставил составленный мной список капитану, который остался довольным проделанной работой.
К своему удовольствию, вскоре я узнал, что мой список был весьма высоко оценен. Капитан также рекомендовал меня бывшему в г. Кассель президенту Якобсону, который утром пригласил меня к себе, оказал мне дружеский прием, отблагодарив денежным вознаграждением и воодушевив меня оставаться преданным военному делу.
В то время командиром нашего полка был назначен некий француз по имени Данлуп Вердюн. Я предполагаю, что именно по его инициативе каждый батальон отныне включал одну роту гренадеров и одну роту вольтижеров. Несмотря на мое нежелание, я был назначен капралом в 1-ю роту вольтижеров.
Капитан, роту которого я, к сожалению, покидал, тут же рекомендовал меня моему новому начальнику капитану фон Линденеру, человеку весьма требовательному, но в то же время справедливому. Я вынужден был терпеть притеснения нашего нового старшего сержанта, некоего Шарникхаузена, и его вредной супруги. Однако, к моей великой радости, вскоре я был назначен сержантом в 3-ю роту 3-го батальона под командованием славного капитана фон Павеля.
На время полученного недельного увольнения я отправился навестить отца, который очень обрадовался, увидев меня в красивой униформе унтер-офицера. Спустя некоторое время нами был получен приказ быть готовыми к выступлению: речь шла о походе в Испанию.
Дорога в Испанию
Я желал быть частью этих грандиозных страданий всем телом и душой, радуясь возможности пешком пройти через всю Францию и прибыть в Испанию. Мое желание было исполнено. 1-я дивизия, состоявшая из 2-го, 3-го и 4-го линейных полков, одного батальона элитных егерей-карабинеров, одного батальона легкой пехоты и одной пешей батареи, получила приказ выдвигаться. Наш полк должен был явиться в Хиршфельд, где мы и были расквартированы на некоторое время. Вместе с тем к нам в полк назначили другого командира, очень строгого и требовательного офицера по имени Зинк, служившего ранее в г. Гессен.
В январе 1808 г. наш полк получил приказ на выступление. Мы должны были пройти через города Фульда, Ганау и Франкфурт с тем, чтобы явиться в Майнц, где должны были соединиться все части дивизии.
После нескольких дней отдыха мы выступили по направлению к Мецу, проходя через города Вормс, Спирес, Ландау, Вайсенбург и Агно.
Удовольствие от похода через Рейнскую область было еще и еще более приятным благодаря хорошему отношению к нам местного населения. В Меце, где мы остановились на три недели, мы должны были жить в казармах. Данный факт весьма не удовлетворил егерей-карабинеров, которые выбросили из окон матрасы и одеяла и устроили целую демонстрацию, требуя размещения у жителей города. Спустя некоторое время командиром возмущенного батальона г-ном фон Доренбергом, которому с большим трудом удалось усмирить свои войска, был получен приказ от дивизионного генерала вернуться в Вестфалию.
Во время пребывания дивизии в Меце, мы в обязательном порядке должны были ежедневно тренироваться, готовясь к скорому выступлению: для нас Испания была раем, где вино текло рекой.
В течение пасхальной недели мы тронулись в путь и, пройдя через Нанси, Страсбург, Селесту, Кольмар и Бельфор, наконец достигли Безансона, где нам был предоставлен один день отдыха. В этой мощной цитадели мы увидели многочисленных военнопленных англичан. Затем мы достигли Дижона, где и встретили первых пленных испанцев.
В этом городе могло бы произойти непоправимое, если бы генерал немедленно не принял необходимых мер безопасности. По прибытии в город мы только успели расквартировался, как прозвучал сигнал к общему построению и последовал приказ о немедленном выступлении. Солдаты схватили свои ружья, местные жители выскочили из домов, но никто не знал причину шума, пока мы не прибыли к месту построения. Тогда мы и узнали, что один вольтижер нашей дивизии был смертельно ранен гражданским лицом.
Недовольство выросло настолько, что офицерам с трудом удавалось сдерживать своих солдат. Местные власти также пытались нас усмирить, предприняв тщательное расследование. Однако наш генерал в одну минуту положил конец происходящему, отдав приказ о немедленном выступлении.
Итак, после однодневного отдыха мы отправились в Шалон, откуда на барках наша дивизия переправилась по Роне в Лион.
Там солдаты ненадолго высадились, чтобы отдохнуть, но уже во второй половине дня мы снова двинулись в путь. Несмотря на то, что, на первый взгляд, время тянулось бесконечно долго, мы были рады видеть исключительную красоту холмов Долины Роны. Кроме того, на барках нас хорошо кормили: вино, спиртные напитки, сыр, всего было вдоволь.
После двенадцатидневного путешествия по реке, мы, наконец, высадились в г. Бур и затем выступили к г. Ним. В этом прекрасном городе мне посчастливилось квартировать у своего единоверца, весьма богатого и уважаемого португальца по имени Сальвадор. Во время одного из обедов, оживленного изобилием вина и присутствием двух красивых девушек, разговор зашел о нашей религии, и тут мой хозяин, к великой своей радости, узнал, что я также являюсь потомком племени левитов. Этот славный человек, потерявший 16-летнего сына, предложил мне остаться у него. Однако я настоял на том, чтобы продолжить путь в Испанию, даже несмотря на возможно весьма неблагоприятный для меня климат и чрезвычайно тяжелые военные испытания. Но я уже сделал выбор в пользу более опасного и более блистательного военного поприща.
Затем мы выступили к Монпелье и Безье, прошли через Нарбонну и вошли в г. Перпиньян. Здесь солдаты получили несколько дней отдыха, также как и все необходимое снаряжение и боеприпасы.
Тем временем, каждый полк был уведомлен о том, что 3-й батальон каждого из трех полков должен был оставаться в Перпиньяне. По прочтении данного приказа меня охватил панический ужас, что я не пересеку Пиренеи. Я предпринял попытку убедить одного старого сержанта по имени Ауманн, служившего в свое время в Голландии и участвовавшего во множестве военных кампаний, дать мне возможность пойти в Испанию вместо него. К моей великой радости, тот согласился. Затем я заручился согласием командира полка, который, однако, заметил, что для меня было бы лучше остаться в Перпиньяне. Но я твердо заявил, что хотел бы разделить судьбу своих товарищей. В тот же день я был прикреплен к 3-й роте 1-го батальона. Мой новый и не очень приятный капитан Беллмер задал вопрос, верю ли я тому, что в Испании гуси падают на землю уже в виде жаркого. На что я ответил: «Конечно же нет. Но у меня есть большой шелковый чулок, который я надеюсь привезти домой наполненным испанскими дублонами». Мой ответ настолько понравился капитану, что препятствий у меня больше не было.
Дата выступления была определена приказом по дивизии от 4 мая 1808 г. Мы дошли до Bullo [Le Boulou, Ле Булу], деревушки у подножия Пиренейских гор, где мы и заночевали.
Утром следующего дня, еще до начала выступления, мы зарядили свои ружья пулями, поскольку далее наше войско уходило вглубь высоких горных массивов. Мы сделали привал недалеко от расположенной высоко в Горах крепости Bellgude [Bellegarde, Бельгард] и получили дополнительный паек.
Наконец, перейдя через Пиренеи мы достигли первой испанской деревушки, которая называлась Jonquieram [La Jonquiera, Ла Жункера] и в которой уже находился швейцарский батальон нашей армии. В первый раз мы расположились биваком в близлежащем лесу. Нас также предупредили, что мы постоянно должны быть на чеку, поскольку нападавшие повстанцы были беспощадны к своим врагам. На следующий день мы пришли в маленький городок Вазсага [Вазсага, Баскара], где мы расположились у местных жителей. Затем мы вошли в Фигерас, открытый город с большой крепостью, полностью сложенной из необожженного кирпича.
С этого места открывались ласкающие взор виды на Пиренеи с севера, Средиземное море с востока и цветущие и манящие долины с юга. Очень жаль, что такая красивая страна была населена такими скверными и злыми людьми. В Фигерасе я и еще три сержанта нашей роты квартировали у одной местной жительницы, крайне несговорчивой вдовы, которая нас на дух не переносила. Здесь очень редко можно было встретить дружелюбное лицо, мы видели врага практически в каждом каталонце.
После однодневного отдыха мы отправились в сторону расположенной в полутора часах езды от Жироны деревушки Medina [Меdinуа, Мединья], где остановились два полка Великого Герцогства Берг, приветствовавшие нас, когда мы проходили перед ними. 8 мая наша дивизия в полном составе заняла позицию перед деревушками Sarga [Sarna del Тег, Сарья де Тер] и Pontmaio [Pont Major, Понт Мажор], которые соединялись между собой деревянным мостом через реку Тегпоп [le Теr, Тер).
Oсада и взятие Жироны
Наше войско захватило эти две деревни и отбросило врага под самые крепостные стены Жироны. В тот день мой капитан подверг меня серьезному испытанию: по его приказу я должен был вне очереди выйти на дежурство, в пикет, вместе с девятью солдатами и одним капралом. Не прошло и получаса моего дежурства, как многочисленные ряды неприятеля подошли практически вплотную к нашим орудиям. Не успел я оповестить главный сторожевой пост, как неприятель открыл из ружей огонь. Я не покидал свой пост до тех пор, пока к нам не подошло подкрепление. В ходе этого столкновения, где я впервые находился в аванпосте, у меня в отряде оказалось двое раненых, один из которых, прикрепленный ко мне офицер Клара - довольно серьезно.
Не могу сказать, что я не испугался во время атаки, особенно в течение первого часа, когда испанцы начали обстрел из пушек с другого берега pеки. Однако честь и опасные последствия самовольного оставления поста заставили меня не сдавать своих позиций до тех самых пор, пока на помощь не пришли наши вольтижеры, также вступившие в схватку с врагом. В конце концов, я перестал обращать внимание на близость пуль и непрекращающуюся стрельбу, во мне больше не осталось страха.
В тот же день Жирона была осаждена с двух сторон, а на следующий день присоединился Вюрцбургский полк, который стал с нами одним лагерем.
Спустя несколько дней к нам на помощь выступили французская дивизия под командованием генерала Сен-Сира и итальянская дивизия под командованием генерала Пино с тем, чтобы уже начать настоящую ocaду цитадели. Атаки повстанцев, пушечная стрельба из крепости, многочисленные оборонительные форты, а также выброс горящих снарядов не прекращались практически весь день. Когда в Перпиньян посылался какой-либо обоз, то каждый раз в обязательном порядке к нему был приставлен эскорт из двух или трех батальонов. Сколько раз уже наши повозки были атакованы разбойниками, сопровождение было разбито, а лежащие в повозках больные и раненые - жестоко убиты. В то время нам в лагере часто приходилось страдать от голода, ожидая продовольственный обоз.
Осада Жироны длилась девять месяцев, город подвергался постоянным бомбардировкам на протяжении пяти месяцев. За это время, огромное количество солдат было потеряно в боях, а также из-за дизентерии и нервной лихорадки.
Ранним утром 8 августа после неудавшегося штурма мощной крепости Montehuit [Montjuich, Монжуик) наша армия потеряла более двух тысяч бойцов, в основном элитных подразделений. Бравый лейтенант де Лелон из нашего полка был в числе павших в этом сражении. В тот день наша рота расположилась в окопах вблизи мельницы, находящейся справа от ведущей к Жироне дороги. У неё была задача прикрывать правый фланг осаждавших крепость. Всего лишь в восьмидесяти шагах от занимаемой нами позиции я видел, как один взорвавшийся снаряд разом убил и ранил более двенадцати гренадеров Миланской гвардии. Подающий надежды бравый сержант Декюдер, прибывший из Касселя, был также ранен и вскоре скончался. Один из выстрелов задел камень в стене мельницы, и тот упал мне на левую щеку: у меня до сих пор остался шрам от этого ушиба. Тем не менее, мое здоровье можно было считать удовлетворительным и более меня ничто не беспокоило. Наш старший сержант из числа фуражиров и два сержанта были отправлены в госпиталь, что значительно осложняло службу в нашей роте.
В начале сентября 1808 г. около пяти-шести тысяч повстанцев предприняли попытку нападения на наш лагерь: те, кто не успел скрыться, были зверски убиты врагом. Большая часть наших солдат находилась на дежурстве или в наряде вне расположения лагеря. Оставшиеся же в лагере больные были сожжены в бараках или же избиты. Эта участь постигла лейтенанта Хольхуха, бывшего в годах превосходного офицера. Наш легкий батальон сдержал натиск осаждавших как раз в то время, когда дивизия генерала Пино подоспела к нам на помощь и начала преследование неприятеля в горах. К счастью, в тот день гарнизон Жироны не предпринимал активных действий, хотя повстанцам удалось доставить туда продовольствие. Неприятель не давал нам покоя ни днем ни ночью. Утром и вечером наши войска находились в полной боевой готовности. Случалось так, что солдаты, собиравшие виноград всего лишь в пятнадцати минутах от лагеря, были сражены выстрелом. Так, однажды я обнаружил недалеко от места расположения нашей роты раздетые и заколотые тела двух своих солдат, тайком покинувших лагерь; меня бы ждала та же участь, если бы я быстро не удрал оттуда.
В начале октября 1808 г. наш лагерь изменил место своего расположения. Наш полк отошел уже на час - по направлению к Мединье. На протяжении вот уже нескольких дней я себя неважно чувствовал, а в тот день шел проливной дождь. На следующий день, когда наш батальон готовился пойти на разведку в горы, я упал навзничь. В глазах потемнело, мне ужасно захотелось пить. Я был без сознания и не слышал, как уходит наше войско. Должно быть, я пролежал в таком состоянии около часа, пока вернувшийся с дежурства мой сослуживец, сержант Альтенберг, не нашел меня в таком положении и не привел меня в чувство при помощи уксуса. Придя в себя, я попросил отвезти меня в Сарнью де Тер, где расположился штаб маршала Ожеро.
Моему товарищу Альтенбергу пришлось, большей частью, меня нести нежели вести, поскольку зной, чувство ужасной жажды и неимоверная слабость не позволяли мне держаться на ногах. Спустя три часа мы наконец, дошли до Сарньи де Тер, где моему другу пришлось оставить меня на обочине дороги. Придя в себя, я увидел, что лежу на небольшом клочке соломы перед обустроенным одним французом кафе. К своей великой радости я также заметил нашего старшего полкового врача, весьма добродушного доктора Гегеля из Касселя, который ухаживал за мной. Мне дали выпить прохладной воды, что окончательно вернуло меня к жизни. Доктор сказал сержанту Альтенбергу, что меня немедленно следует перевезти в госпиталь в Фигерасе. Обоз с ранеными ушел несколько часов назад, что было опять же к счастью для меня, поскольку в тот же вечер до штаба дошла ужасная весть: обоз был атакован неприятелем и около трехсот больных и раненых были убиты самым жестоким образом. Тогда мы и потеряли нашего славного капитана Бендера из 2-го батальона. Хотя я еще не совсем пришел в себя, но я поблагодарил Создателя за то, что меня не было в этом обозе. Маршал Ожеро принял меры необходимые для того, чтобы мы больше не были такой легкой добычей для врага. На дороге от Жироны до Перпиньяна на расстоянии часа езды друг от друга были расставлены пикеты, насчитывавшие от пятидесяти до ста укрепившихся на возвышенностях солдат.
Кроме того, отныне каждый обоз сопровождался одним батальоном с двумя гаубицами. Принятые меры оказались очень эффективными, как показали дальнейшие события. Только на четвертый день наш обоз прибыл в Фигерас. Там меня поместили в убогий госпиталь, где лежа на соломенном тюфяке, я вынужден был провести несколько дней. Там же я видел, как мой добрый товарищ старший сержант Розенбах из Мюндена скончался на одном из этих прогнивших тюфяков. В этом госпитале стояла ужасная вонь, поскольку большинство пораженных дизентерией солдат отравляли все вокруг. По прошествии проведенных там трех ужасных дней меня вместе с другими больными на повозках должны были перевезти в другое место. Какое жалкое зрелище мы собой представляли во время пути! Оголенные и искалеченные тела наших товарищей, полуразрушенные повозки, которые то и дело тормозили продвижение всего каравана. Тогда-то я и вспомнил добрые советы г-на Сальвадора.
Тем не менее, мы добрались до Перпиньяна без каких-либо приключений и были размещены в главном госпитале, где нам сменили одежду. Мое заболевание перешло в нервную лихорадку из-за которой более восьми дней я был без сознания. Напротив меня лежал мой добрый друг фурьер Хёпфнер из г. Бремке, тело которого унесли на моих глазах. К сожалению, наши солдаты умирали практически каждый день. В госпитале царила исключительная чистота. Врачи и санитары очень бережно относились к больным. Соболезнующие медсестры, бывшие монахини, которых Революция заставила покинуть свои монастыри, были самыми милосердными и чуткими в госпитале. На протяжении моей болезни за мной ухаживала одна из таких монашек, которая не отходила от меня до тех пор, пока я не принимал все, что было нужно.
Однажды ко мне пришел живущий в Перпиньяне еврей по имени Вейл. Потом он стал приходить ко мне каждый день. Спустя четыре недели я покинул госпиталь.
Исключительная забота, которую оказал мне г-н Вейл, восстановила меня настолько, что вскоре я вернулся в строй и был отправлен в Каталонию. Я поступил в распоряжение командующего полковым депо капитану Клёкнеру.
После шести недель пребывания в Перпиньяне, присоединившись к большому обозу, я пешком отправился к месту ведения боев. В день нашего отправления меня охватило неясное чувство страха, которое я не мог скрыть: несмотря на то, что наш обоз был довольно сильно укреплен, меня не покидало плохое предчувствие. Наш караван, состоявший из повозок с продовольствием, представлял собой растянувшуюся на полчаса езды колонну. На ночь мы остановились в оккупированной Ла Жункере, где порядок поддерживал один швейцарский батальон. На следующий день мы внезапно остановились, хотя шли всего лишь два часа. Я был в арьергарде и не мог понять причины остановки колонны. Командующий арьергардом французский офицер послал меня вперед с одним из своих унтер-офицеров. К нашему великому изумлению мы увидели хирурга, который перевязывал раны командующему, хотя будучи в арьергарде мы не слышали ни единого выстрела. Наш эскорт состоял из трех рот французов, пятидесяти итальянцев, солдат легкой конницы, и около ста недавно вышедших из госпиталя солдат разных национальностей. Мы так и не смогли увидеть неприятеля, однако, когда я вернулся в арьергард, были слышны несколько выстрелов. Часть кавалерии подошла к нам, чтобы прикрыть колонну сзади. Таким образом, нам предстоял опасный переход: окруженное холмами ущелье, где над небольшой рекой возвышался каменный мост.
На одном из этих холмов мы смогли различить красные береты (так мы называли партизан из-за их головных уборов). Они занимали выгодные точки данной позиции, откуда и наносили наибольший ущерб нашим обозам.
На расстоянии четверти часа езды от моста, генерал отдал приказ последнему в колонне эскадрону кавалерии обогнуть гору; мы находились еще на таком расстоянии от моста, что выстрелы из наших орудий не могли достать его, как неприятель открыл непрерывный огонь по нашему авангарду, также состоявшему из одного эскадрона. Мы произвели несколько безуспешных выстрелов из наших орудий. Гора кишела повстанцами, и можно представить, как мы себя чувствовали, вспоминая все происшедшие здесь ужасные схватки. Вдруг прозвучал сигнал «Быстрым шагом в атаку», и голова колонны прошла мост под градом пушечных ядер. К счастью, к нам на помощь подошли около ста солдат, бывших в пикете неподалеку и поспешивших нам на встречу, чем и объясняется столь быстрое преодоление моста нашим авангардом. В это время последний эскадрон легкой кавалерии быстро взобрался на холм, а первый поспешил ему навстречу. Наша пехота неотступно следовала за ними, и таким образом гора была быстро очищена от неприятеля. Особая заслуга в этом принадлежит, конечно же, кавалерии, от действий которой полегло пять повстанцев. Однако с нашей стороны было восемь убитых и множество раненых.
Далее, не встретив на своем пути каких-либо препятствий, мы достигли Фигераса. Там нам пришлось заночевать прямо на улице. Затем мы, наконец, дошли до нашего лагеря, расположенного перед Жироной. Теперь в составе нашей роты остались только капитан Беллмер, лейтенант фон Вебер, сержант Альтенберг, два капрала и около тридцати семи пригодных к несению службы солдат. Все еще продолжалась осада цитадели и ужасные обстрелы, к тому же повстанцы постоянно преследовали нас. Нести службу было очень тяжело: мы были в наряде, затем в пикете, затем в карауле и на разведке в горах. Самой опасной позицией был пост батареи горных орудий N 11, который был настолько близко от города, что только река разделяла нас. Данную позицию всегда занимал Вестфальский батальон.
План осады г. Жероны.
Май-сентябрь 1809 г.
8 января 1809 г. из приказа по армии мы узнали, что на следующий день готовится главный штурм Жироны. Войску также было обещано свободное разграбление города в течение двух часов. При объявлении этой новости моральный дух войска растаял как масло на солнце. Солдаты начали передавать друг другу свои пожитки, и практически вся ночь прошла в обсуждении предстоящего мероприятия. Однако рано утром мы узнали новость, тем более радостную для нас сколь и неожиданную, что ночью Жирона капитулировала, Естественно, это известие положило конец нашей тревоге. 11 января 1809 г. наши войска вошли в город и крепость. Наша Вестфальская дивизия под командованием полковника Цинка заняла все посты.
Мостовые улиц города были частично разрушены и усеяны ядрами и гранатами. Большинство зданий представляли собой руины либо были серьезно повреждены.
Отведенные нам казармы просто кишели паразитами, поэтому нам пришлось выводить их при помощи пушечного пороха. Сильно пострадавшие от осады жители города вели себя по отношению к нам не самым дружелюбным образом; даже прекрасный пол, к которому мы относились с большим почтением, не удостаивал нас приветливым взглядом.
После тяжких страданий от постоянных биваков, от дневной жары и невыносимого ночного холода в горах теперь мы просто наслаждались нашим более удобным и более приятным размещением в казармах. Однако в виду многочисленных постов, которые мы занимали, служба наша оказалась более тяжелой.
Мы также постоянно должны были быть на страже нашей собственной безопасности из-за недоверия к священникам Жироны, которые плели заговор против нас, к счастью, вовремя обнаруженный.
Тогда под арестом оказалось достаточно большое количество кюре, которых мы заперли в церкви. Охрану осуществляли солдаты с двумя заряженными орудиями, стоящими напротив портала. Также часто практиковались экзекуции пленных повстанцев, что, однако, абсолютно не сломило их дух. Следующий любопытный случай, может более наглядно покажет, насколько эти люди были безразличны к смерти. Когда вели на казнь одного из партизан, капрал Жисеке, бывший под моим командованием и несущий караул у ворот, спросил его: «Куда это ты идешь?» Тот ему ответил с безразличным видом: «Вешаться».
Среди достопримечательностей города я бы отметил только большой собор, где покоился покровитель Каталонии Святой Нарцисс, за которым следили двое священников в черных одеждах и в шляпах с опущенными полями. Мощи святого находились в отдельной часовне квадратной формы, имеющей восемь-десять футов в длину, обита она была красным бархатом. Стены же были увешаны различными предметами (реликвиями ) из серебра и золота, в оправах, украшенных бриллиантами в форме звезд, крестов, сердец и т.д. На ложе находилось почерневшее и искаженное тело человеческого роста, обернуто оно было в украшенные роскошные одежды, пальцы были увешаны кольцами с искрящимися бриллиантами. Никому не дозволялось входить в саму часовню.
Спустя несколько дней мы узнали, что маршал Ожеро приказал перевезти мощи святого вместе со всем его убранством в Париж.
Польские шевалежеры при Сомо-Сьерре.
Худ. Мазуровский В.В.
В городе все было очень дорого, поскольку местные крестьяне поставляли крайне скудное продовольствие. Поэтому солдаты различными способами старались раздобыть себе немного денег. Однажды, когда я вместе с одним капралом и девятью солдатами был на дежурстве в Порт Секур [Роrt Secur], вошедший в караульное помещение капрал сообщил, что по улице идет епископ Жироны и что старик нас обязательно отблагодарит, если я выведу солдат, чтобы приветствовать его. Должным образом проинформированные часовые позвали нас в тот момент, когда нужно было выйти для почетного приветствия. Сопровождаемый слугой высокий худой мужчина в белом одеянии священника, в шляпе с опущенными полями и тростью с золотым набалдашником в руке приблизился к отряду, которому я отдал приказ приветствовать подошедшего как старшего по званию офицера. Он обнажил свою покрытую сединой голову, поблагодарил меня и спросил, откуда пришел наш отряд, что я всеми силами постарался ему объяснить. «Бедные люди, мне жалко вас», - сказал он, делая слуге знак принести три испанских дуро, примерно десять с половиной франков. Эти деньги, оказавшиеся весьма кстати, он отдал нам.
Однако спустя несколько дней за этот поступок я получил серьезнейший выговор от нашего полковника. В апреле я внезапно заболел. У меня была холодная лихорадка, от которой я ослаб до такой степени, что не мог держаться на ногах. Тем не менее, я должен был осуществлять управление ротой.
Спали мы на очень жестком твердом полу, а укрывались только нашими старыми изношенными лохмотьями. За шесть добрых недель болезнь измучила меня до такой степени, что я стал походить на скелет и являл собой жалкое зрелище.
В то время наш полк был направлен в Banjola [Banyoles, Баньолес], деревушку у подножия холма, на вершине которого возвышался монастырь. Занятая и укрепленная нашими солдатами позиция находилась посреди лесов и гор. Однако и днем и ночью нас преследовали повстанцы, причинявшие нам неимоверно много вреда.
Так, однажды в Жирону , где я был оставлен по причине своей болезни, пришел крайне взволнованный фурьер Хеддерих, у которого отсутствовало все его снаряжение. Он принес весьма печальную новость: в лесу его отряд подвергся нападению повстанцев, только ему одному и удалось выжить. К несчастью для меня, жертвами этого столкновения пали мой друг сержант Альгенберг и су-лейтенант фон Таллард.
Ослабленное ежедневными значительными людскими потерями в Баньолесе наше войско сменил французский батальон. Мы же были отправлены в Росас, форт у Средиземного моря. Я прибыл туда на две недели позже, как только мне позволило здоровье.
Вестфальская армия, по прибытии в Каталонию и имевшая в своем составе 10 батальонов (не считая прибывших позднее новобранцев), сейчас была настолько ослаблена, что в ходе реорганизации было сформировано всего лишь три батальона. Бывший в то время фурьером капитан Пробст, сейчас еще служащий в Ганновере, командовал ротой из тридцати солдат. Оказавшиеся лишними офицеры и унтер-офицеры отправились назад в Вестфалию. Для тех же, кто вынужден был остаться, пребывание в этих краях было невыносимым: нас нещадно мучили паразиты, и мы совершенно не знали, как от них избавиться; в большинстве своем, морской воздух переносился также плохо. Однако близость самого моря оказалась более или менее приятной: мы часто наблюдали большие военные корабли, после отлива с радостью собирали на пляже ракушки. Однажды мы даже стали свидетелями того, как испанцы поймали акулу.
Bозвращение в Кассель
Шесть месяцев спустя три наших батальона были объединены в один, и снова без личного состава оказались некоторые офицеры и унтер-офицеры, самые старшие из которых должны были вернуться в Вестфалию. На протяжении двух лет я терпел здесь одни несчастья, преодолевал различного рода опасности и заболевал различными недугами и сейчас я страстно стремился покинуть эту проклятую страну. Капитан Брайль старался вместо меня продвинуть другого офицера, старшего сержанта Макеля. Однако его попытка не увенчалась успехом, и подполковник фон Винкель дал мне слово, что я вернусь на родину с этим отрядом.
Утром в день нашего отбытия наш командир батальона в Росас подполковник фон Винкель перед всем войском произнес речь, которая тронула как остающихся солдат, так и уходящих. Оставшимся солдатам он пообещал, что они также вскоре вернутся в свою родную страну. Мое сердце радостно билось при мысли о том, что совсем скоро я увижу свою горячо любимую Родину. Под командованием полковника фон Боссе 2-го линейного полка Вестфальской армии наш отряд, состоявший из восемьдесят-девяносто офицеров и унтер-офицеров и несколько солдат, через Фигерас отправились в Перпиньян.
Все были очень счастливы покинуть страну, где каждый день мы рисковали оказаться в руках беспощадных испанцев, жестоко убивших множество наших доблестных солдат.
В Перпиньяне мы сменили наши лохмотья на более приличную одежду. Там мне посчастливилось вновь встретить г-на Вейля, а в Ниме г-на Сальвадора. С тех пор я их больше никогда не видел. После весьма приятного перехода через Прованс и прочие земли мы достигли г. Майнц. Оттуда мы сопровождали колонну из четырнадцати повозок, перевозящих денежные средства в г. Магдебург. Таким образом, пройдя через Гиссен и Марбург, мы пришли в Кассель. Это была пасхальная суббота, весь город вышел радостно приветствовать нас. Но видеть горе и стенания родителей и сестер, безуспешно ищущих среди нас своих детей и братьев и понимающих, что тех уже нет в живых, было невыносимо.
Нас разместили у местного жителя, но я не стал прибегать к услугам хозяина, так как в городе у меня было множество друзей, готовых с радостью меня принять.
Кассель.
Конец 18-го нач. 19-го вв.
Поскольку теперь мы находились в гарнизоне Касселя, я получил небольшой отпуск и смог повидать свою семью. Какова же была радость моего старого отца, когда он увидел своего Иосифа живым и невредимым.
Далее все наше время было занято маневрами и упражнениями. Однажды в Хоэркирхен, где располагался наш лагерь (в двух часах езды от Касселя), каждый армейский корпус получил приказ об образовании в каждом пехотном полку артиллерийской роты, включающей два легких артиллерийских орудия, порох и соответствующие транспорты. Солдат набирали из двух рот гренадеров. Славный подполковник фон Лепель дал мне пост вахмистра в одну из артиллерийских рот, поскольку все вакантные посты старших сержантов, на которые я рассчитывал, были уже заняты.
Командование нашей ротой осуществлял лейтенант Дёлеке, который также принимал участие в военных действиях в Испании и которого я знал тогда как старшего сержанта. Младшего лейтенанта звали Макель. Это были два славных офицера. Нашего старшего сержанта звали Вернер. По прошествии нескольких дней все артиллерийские роты покинули лагерь и отправились в Кассель, где нам предстояло обучиться новому делу. Каждый день в обязательном порядке мы упражнялись в верховой езде, в управление орудиями и стрельбе из них. Поскольку у нас пока не было ремонтных лошадей, расположенные в Касселе артиллерийские части предоставляли в наше распоряжение своих лошадей. Множество раз я падал из седла при быстрой езде, но от этого я занимался с еще большим упорством и вскоре освоил верховую езду и соответствующие маневры. Этим я обязан двум моим наставникам, двум достойным уважения офицерам: капитану Лоренцу и капитану Бауману, - а также лейтенанту Кёхлеру из полковой артиллерии. Когда же прибыли ремонтные лошади, основной нашей задачей стала их дрессировка. Никогда еще служба не казалась мне такой тяжелой, и не было даже речи об отдыхе.
Именно в ту пору я познакомился с той, которая сейчас является моей супругой и которая тогда жила напротив нашей казармы. Элизе было около 18 лет, она была недурна собой, была всегда хорошо и со вкусом одета и производила приятное впечатление. Я видел ее каждый день и скоро настолько был влюблен, что сгорал от желания быть рядом с ней. Когда мы виделись, я по-дружески приветствовал ее, но у нас не было возможности о чем-то подолгу разговаривать, так как она вела очень уединенную жизнь в доме своих родителей, которые души в ней не чаяли. Наконец я oсмелился передать ей письмо, в котором говорил о всех своих стремлениях, желаниях и надеждах.
Ее ответ сделал меня самым счастливым человеком на свете. Именно таким образом завязалась наша с ней тайная переписка и глубокие и нежные отношения, поскольку встречаться наедине нам по-прежнему доводилось редко. Однако вскоре, слишком скоро на наш взгляд, нам пришлось расстаться. Тогда она меня смогла убедить в том, что какая бы глубокая пропасть нас не разделяла, она сможет ее преодолеть, и что никогда она не полюбит другого. Она полностью сдержала свое слово.
Из Касселя на Москву
Наш 3-й пехотный полк вышел из Касселя по направлению к Брауншвейгу, куда несколько недель спустя подошла и наша артиллерия. Мы сделали остановку в Гёттингене, где я смог повидать своих братьев и друзей, с которыми мне было грустно расставаться. Может быть, уже тогда мы чувствовали жестокий и холодный ветер, дующий из России.
В Брауншвейге мы провели три недели, затем, продолжив свой путь, прошли через Хальберштадт и пришли к Гётену, где на некоторое время и расположился наш лагерь. Мы были уверены, что дальше наш путь лежит в Россию. Из Вербцига, где была расквартирована наша рота, мы перешли через реку Зале вблизи г. Галле и затем на лодках переправились через Эльбу недалеко от г. Дессау. Перейдя границу Пруссии, мы пришли в Glogau [Glogow, Глогув], где мы впервые увидели высокого и большого генерала Вандама. Далее наш путь лежал через города Фрауенштадт, Lisa [Lissa, Лешно] и Kalisch [Kalisz, Калиш] в Варшаву. В этой грязной Польше мы догадывались о страданиях и об ожидавшей нас судьбе. Для нашего войска было настоящей удачей встретить там множество евреев, которые были нашими переводчиками, рассыльными и снабженцами. Наша пехота за исключением гвардии, расположила свой лагерь около Видавы, что в четырех часах езды от Варшавы. Однажды ночью в лагерь с незапланированной инспекцией пришел генерал Вандам и обнаружил, что многие полковники ночуют отдельно от своего полка в домах местных жителей рядом с лагерем. Досталось же им тогда ...
Cпустя некоторое время мы покинули этот лагерь и расположились на бивак рядом с г. Tikotschin [Туkocin, Тыкоцин]. Там нам зачитали приказ по армии об объявлении войны и по этому случаю генерал Вандам перед нашим корпусом произнес смелую и энергичную речь. Занавес был поднят, трагедия начиналась.
Из Тыкоцина мы пришли в Гурово, что на реке Висле, и на короткое время расположились там лагерем. За городом мы соорудили через реку мост из лодок, который имел надежное предмостное укрепление.
В окрестностях Gorau [Gorowo, Гурово] перед генералом Вандамом мы проводили показательные маневры, которые, однако, не посетил король Вестфалии: говорили, что у него с Вандамом были серьезные разногласия.
Однажды, когда я собирался в город за продовольствием, на середине моста я встретил этого человека-глыбу, генерала Вандама. Он схватил меня за рукав своей огромной ручищей, приказал немедленно сойти на берег и запретить своим бойцам устраивать лодочные прогулки по реке. Он оставался на мосту до тех пор, пока я не выполнил его приказ. Больше я его не видел. Поговаривали, что Наполеон отослал его.
Наш корпус снова двинулся в путь и достиг г. Белосток. В этом городе состоялось короткое заседание военного трибунала, который приговорил к расстрелу одного артиллериста Вестфальского корпуса за кражу рубашки у своего хозяина квартиры. Спустя несколько дней мы, за исключением гвардии, вошли в Гродно, где расположились лагерем на три дня. Именно в этом городе располагалcя генеральный штаб и именно там я в последний раз видел нашего короля. В качестве главнокомандующего нам прислали генерала Жюно и тогда же наше войско получило наименование 8-го корпуса Великой Армии. Герцог д' Абрантес имел более человеческий вид нежели неотесанный и грубый Вандам.
Запасы продовольствия становились все более и более скудными
Армия продолжила свой путь по направлению к Oszmianna [Осhmiапу, Ошмяны]. Там наш новый командир провел смотр своего войска. Дивизионными генералами были генерал фон Окс и французский генерал Тарро. Наш 8-й корпус образовывал правый фланг Великой Армии.
Наконец, пройдя через Сморгонь, мы достигли города Orza [Orcha, Орша], где и расположились лагерем на некоторое время. Жара и обилие песка делали эти ежедневные переходы изнуряющими, выматывающими не только солдат, но и лощадей. В наших рядах было много заболевших солдат, к тому же мы уже потеряли множество лошадей. Мы не остановили движение и во время сильной грозы, которая хотя и освежила воздух на несколько дней, но из-за которой мы также потеряли большое количество лошадей.
В начале августа мы оставили Оршу и направились к г. DоmЬгоwna [Doubrovna, Дубровно ]. После долгого изнурительного пути, с которого в последний день мы сбились по вине проводника, поздно вечером 17 августа мы, наконец-то, подошли к Смоленску.
Наша армия заняла позицию справа от города, в котором то здесь то там появлялись клубы дыма, а затем все более отчетливо стал виден и огонь.
Всего лишь час спустя город был сродни огненному океану, откуда время от времени вырывался огромный огненный столб, способный, казалось, достать до неба. Это было зрелище ужасающей красоты, которое в каждого из нас вселяло страх, но от которого просто невозможно было отвести глаза. В нашем лагере было настолько светло, что мы могли различить любую, даже самую мелкую вещь. Треск ружейных выстрелов раздавался всю ночь.
Немного позднее, 19 августа, когда французы уже овладели Смоленском, за пределами города завязалось сражение, где наш армейский корпус должен был один противостоять русскому корпусу под командованием князя Багратиона. Две армии отделяла друг от друrа болотистая поросшая ольхой долина. В действие была приведена вся наша артиллерия; вскоре русские затихли. С обеих сторон было много потерь; особенно пострадали наши карабинеры (из состава егерей), потеряв в с сражении своего бравого командира батальона подполковника фон Хесберга. В тот же вечер мы перешли Днепр по недавно построенному деревянному мосту, и весь следующий день мы провели в лагере. Лагерь Великой Армии был расположен в двух часах езды от нашего. Сопровождая нашего полковника Бернарда, мне представилась возможность увидеть лагерь французов. По дороге мы проезжали местность, где на земле были распростерты тела мертвых русских солдат, а тяжелораненые издавали такие крики отчаяния, что сердце разрывалось. Размещенное в одном большом лагере огромное войско являло собой удивительное для меня зрелище. Французские канониры угостили меня обильным обедом. Мой полковник, пребывавший в очень хорошем расположении духа, поскольку в лагере он встретил своего брата, спустя два часа начал собираться в обратную дорогу. На протяжении всего пути он, не переставая, пел, чего требовал и от меня. Однако я думал про себя: «вот когда Польша останется за моей спиной, и я окажусь в Германии, тогда я спою. И спою так громко, что высокий Кристоф, что стоит во дворце Вильгельмсхёэ, услышит меня».
Припустив лошадей, в нашем бивуаке мы оказались только к вечеру. Поскольку теперь мы следовали за Великой Армией, наши запасы становились все более и более скудными. Однако время от времени, yxoдя от войска, нам удавалось кое-что раздобыть в дворянских имениях, где, нужно признать, частенько случались кровавые столкновения с другими фуражирами. Теперь мы шли без остановок, силы у людей и лошадей были на исходе, все мы настолько устали, что с нетерпением ждали решающей битвы. 30 августа мы подошли к городу Wiazma [Viazma, Вязьма], где справа от дороги, ведущей из города, наш корпус расположился на несколько дней бивуаком.
Оставшиеся артиллерийские лошади слабели с каждым днем. Весьма часто нам приходилось красть лошадей в дворянских имениях. В то время свое выступление начала французская армия. И два дня кряду мы могли наблюдать, как бесконечной вереницей солдат она проходит мимо нашего лагеря. Огромное количество полков всех видов войск было впечатляющим. Каждый пехотный полк имел свою собственную артиллерию, не говоря уже о других артиллерийских корпусах. Кто бы мог тогда подумать, что такая огромная армия идет навстречу смерти!
5 сентября наша армия получила приказ к выступлению. Поздно вечером 6 сентября мы пришли на поле сражения перед городом Mosaisk [MojaYsk, Можайск]. Уже во время нашего пути с 5 на 6 сентября мы видели толпы солдат, раненых в бою с врагом. В 9 часов вечера того же дня я собирался напоить наших потрепанных войной лошадей. Один полк французских кирасир нам показал место, где можно напоить лошадей, но вода там оказалась грунтовой и грязной. Мы практически увязли в грязи. В то время как мы стояли лицом к лицу с неприятелем, казалось, что грядут важные перемены. Оба лагеря готовились к решающему сражению.
Утро 7 сентября было чистым и ясным, закончился же этот незабываемый день тысячами жертв. В лагере царила тишина, лишь иногда прерываемая выкриками часовых. За час до рассвета лейтенант Дёлеке приказал мне доставить повозку с порохом: накануне его лошади были сильно истощены, а повозка до сих пор не была доставлена. Он также добавил, что как только я услышу грохотание пушек, я должен буду сразу же ехать обратно. Я проехал всего лишь около получаса, как появились первые лучи солнца. День обещал быть ясным и хорошим. Но не для нас.
Грохот пушек напомнил мне о необходимости срочно вернуться в свой корпус. Приехав, я увидел, что наши солдаты переодеваются в нарядную парадную униформу. Наполеон ввел за правило, что во время битвы войска должны предстать перед неприятелем в этой униформе: день сражения рассматривался как торжественная церемония. В тот же миг я тоже надел свою красивую униформу, расчехлил кивер и вставил султан, затем пришел с докладом к своему командующему батареей. Пальба из орудий уже была слышна по всей линии, и с самого раннего утра все солдаты получили свою порцию спирта. Своей же «водой жизни», которую я заранее для себя заготовил, я поделился с нашими офицерами и унтер-офицерами, что привело нас в замечательное и веселое расположение духа. Мы заняли позицию позади центральной части нашей армии. Неприятель установил редуты на всех занимаемых им возвышенностях.
Из-за непрекращающейся орудийной пальбы можно было подумать, что они скрыты туманом.
Пушечные ядра врага казались совсем новыми и, будто бы, отполированными. Около 8 часов утра наш армейский корпус, за исключением кавалерии, получил приказ повернуть направо и соединиться с правым флангом Великой Армии. Для этого наш полк вместе со всей артиллерией должен был проехать через рощу, почва которой была просто усеяна пушечными ядрами, унесшими жизни множества наших солдат. Во время этого контрмарша, когда я находился как раз перед первой повозкой с порохом, в один из пороховых ящиков попала граната. Сто двадцать патронов с ужасающей силой взлетели на воздух. Большая часть лошадей и артиллеристов получили ожоги. Фурьер и канонир от полученных ран скончались в госпитале. Благодаря тому, что моя лошадь отскочила в сторону, я отделался небольшим ушибом руки и тем, что потерял свой кивер. Наша рота была рассеяна, и потребовалось около получаса для того, чтобы снова всех собрать. Затем под несмолкаемый грохот канонады и под градом небольших орудийных снарядов мы продолжили свой путь. Вскоре мы достигли польской батареи на правом фланге Великой Армии.
В постоянное действие были приведены более тысячи орудий. Казалось, что земля дрожит у нас под ногами, а грохот орудийной пальбы был настолько чудовищен, что даже ружейных выстрелов не было слышно. С занятой нами позиции, к которой позже присоединились несколько рот вольтижеров под командованием полковника Роэла из состава б-го линейного полка Вестфальской армии, нам было очень удобно наблюдать за позицией противника, который, расположившись на окруженных многочисленными окопами холмах, вел непрерывный артиллерийский огонь. На склоне холма находилось огромное количество пехотинцев, которые, перемещаясь, походили на грозовые тучи. Вскоре меня охватило чувство тревоги: из-за беспорядков вблизи нашей батареи, мы оказались отделены от своего полка. Лейтенант Дёлеке тут же отправил меня на поиски последнего. Я нехотя подчинился приказу, поскольку мне предстояло пересечь ту самую рощу, где градом сыпались пули, где лежали тела наших убитых товарищей и где все еще оставались раненые солдаты. По дороге я встретил наш 6-й пехотный полк, занимавший диагональную от нас позицию. От младшего аджюдана Грюнталя я узнал, где находится наш полк, готовящийся в данный момент к атаке. Старший аджюдан Пауке вышел мне навстречу и велел передать лейтенанту Дёлеке приказ не оставлять своей позиции.
Преодолев как свой страх, так и все опасности, я вернулся в свою батарею. В этот знойный день меня ужасно мучила жажда. И тогда, получив от лейтенанта разрешение отойти примерно на сто шагов, я сумел найти только грязную и мутную воду. Там я наткнулся на русского кирасира, у которого снарядом оторвало ногу. На поясе у него висел керамический кувшинчик. Полагая, что он наполнен водой, я спустился с лошади и взял его. Однако тут же вернул, обнаружив, что он наполовину заполнен водкой. Позвав на помощь своих артиллеристов, вместе мы перетащили раненого русского, издающего душераздирающие крики, ближе к кустам, где было более спокойно.
Находившаяся рядом с нами польская батарея начала обстрел холма, на котором, по-видимому, располагался штаб неприятеля. Вскоре местность была расчищена.
Мы имели возможность подробно следить за всеми движениями русских. Пехота неприятеля не трогалась с места до тех пор, пока по ней не ударил мощный залп наших орудий. Только тогда последовало движение войска. Польский капитан спорил с нашим лейтенантом, постоянно указывал ему на это место; вдруг огромная масса состоявшей из множества полков французской кавалерии быстро двинулась в направлении этого холма, что повлекло за собой быстрое отступление русской пехоты. Французская гвардия стояла в небольшой роще в пятистах шагах позади нас, справа от происходящего сражения, участия в котором она в тот день не приняла. В 3 часа дня резня закончилась. Еще были слышны пушечные выстрелы, но все реже и реже, что убедило нас в нашей победе. Ближе к вечеру противник начал отступление. Я уже не хотел ни пить, ни есть; я только благодарил Создателя за то, что остался в живых.
Ночь мы провели на поле битвы. Ранним утром следующего дня мы, прежде всего, добыли фуража для лошадей, затем я получил приказ собрать на поле битвы веревки, которых не хватало нашей батарее.
Поле сражения представляло собой ужасающее зрелище: оно было усеяно телами мертвых или еще живых, раненых или уже агонизирующих людей и животных! Вонь разлагающихся трупов, стенания и мольбы раненых были невыносимыми. Полк гренадер гвардии неприятеля в остроконечных головных уборах, должно быть, особенно пострадал здесь. Можно было отчетливо представить место его расположения по телам двухсот пятидесяти убитых, среди которых были тела тринадцати сваленных друг на друга барабанщиков. Еще одна батарея противника, стоящая неподалеку, на холме за домами, была стерта с лица земли, как и сами эти дома, мощным наступлением французской батареи.
Когда я со своими солдатами уже собирался покинуть поле сражения, один из ехавших нам на встречу врачей спросил, не хотел бы я посмотреть на Наполеона, вместе со своим окружением прибывшего на поле битвы. Я развернулся и увидел минимум в ста шагах от себя этого великого человека, который был одет в серый редингот и окружен большим количеством штабных офицеров.
Рядом с рощей находились несколько раненых русских солдат, которые жалобно стенали. Император послал к этим несчастным одного польского улана, бывшего среди его приближенных, чтобы тот поговорил с ними. Я не смог понять ничего, кроме слова «госпиталь», которое их несколько успокоило. Спустя некоторое время их перевезли в госпиталь Бородино. Наша армия шла за французами до Можайска, где наш полностью отделенный от остальных частей 8-й корпус занял покинутый жителями город, в котором находился также переполненный ранеными госпиталь.
Наша армия также сильно пострадала. Были убиты генерал Дама, полковник фон Хесберг, как впрочем, и многие другие офицеры; был тяжело ранен генерал Тарро. Спустя несколько дней после нашего вступления в Можайск наш полк, как и один легкий батальон и одна пехотная батарея получили задание переправить в Москву казну Императора. Обоз состоял из двенадцати мулов без тележек. Когда мы подошли к Москве, этот большой город был практически полностью сожжен. Доставив все, что было нужно, несколько дней мы провели рядом с городом. Не хватало лишь хлеба и овса для наших лошадей, в остальном же мы ни в чем не испытывали нужды: у нас был кофе, сахар и ром.
Некоторое время спустя после нашего возвращения из Москвы все артиллерийские лошади, как и ответственные за транспортировку орудий солдаты нашего корпуса были отправлены в большой монастырь, что в девяти часах езды от Можайска по Московской дороге, для принятия большого артиллерийского парка, состоящего из повозок с пушечным порохом. В монастыре был расположен итальянский батальон. Не успели мы подойти к Можайску, как все это огромное количество пороха загорелось, а затем и все предместье. Первый батальон нашего 6-го линейного полка был захвачен в плен в городке Werga [Vereia, Верея], расположенном в шести часах езды справа от Можайска. Поспешившая им на помощь из Можайска бригада, пришла слишком поздно и вернулась ни с чем. С того времени каждый день по всем направлениям отправлялись отряды по поиску фуража, которые были усилены конвоем. Однако очень часто происходили стычки с казаками, которым помогали местные крестьяне.
Однажды, будучи в одной из таких экспедиций, в помещичьей усадьбе я наткнулся на комнату с большой изразцовой печью от пола до самого потолка, внутри которой находились несколько красиво переплетенных книг, преимущественно на французском языке, и несколько коробок «императорского» чая, - это все я унес с собой в качестве ниспосланной свыше добычи. Уже полным ходом шла подготовка к зиме. В дворянских владениях мы часто находили сено и снопы злаковых, которые затем сушили. Каждый день наши артиллеристы были заняты тем, что учились владеть хлыстом. И резать солому. Таким образом, каждая рота артиллерии подготовила себе некий запас.
Oтступление из России
23 или 24 октября с южной стороны Можайска мы слышали сильный грохот канонады, и только спустя несколько дней мы узнали, что там было сражение. 28 октября в Можайске внезапно появилась конная бригада баварцев, которая отступала от Вереи и составляла авангард. Наш лейтенант моментально куда-то отлучился, когда генерал баварцев спросил нашего командира. Не теряя времени, он приказал немедленно вывести из конюшен всех наших лошадей. Придя в бешенство, я выбежал и по дороге встретил нашего лейтенанта Дёлеке. Когда мы подошли к конюшням, баварские кавалеристы уже выводили наших лошадей, и теперь мы уже не могли им помешать. Менее чем через час мы также получили приказ выступать; так началось наше отступление. На несколько часов наш корпус расположился бивуаком перед Можайском. На этот раз пребывание на бивуаке оказалось для меня очень приятным, поскольку там я встретил моего дорогого друга по имени Самюэль Хахло из Мюндена. К сожалению, я так и не узнал, что с ним сталось дальше.
В девяти лье от Москвы, справа от главной дороги. 21 сентября 1812 года.
Худ. Фабер дю Фор.
По мере того как Великая армия продвигалась вперед, она отмечала свой путь всё более и более заметными следами. Так было после сражений за Смоленск и на Валутиной Горе, и еще больше после великой битвы на реке Москве, когда истощение армии приняло устрашающий характер. Раньше большинство тех, кто не мог следовать за армией, составляли уставшие или больные, но теперь все дороги были завалены ранеными, умирающими и мёртвыми. Особенно это относилось к деревням вдоль большой дороги от Колоцкого до Москвы, которые были заполнены ими. Очень часто рядом с мёртвыми лежали те, кто был ещё жив, но и они быстро умирали от всевозможных лишений, которые им приходилось испытывать. Часто люди гибли во время пожаров в домах, из которых не могли выбраться, их могли убить вооружённые крестьяне или казаки, которых Кутузов постоянно насылал на наши коммуникационные линии.
Так в девяти лье от Москвы, справа от главной дороги, мы нашли остатки полусожжёной деревни, где находилось множество раненных и безлошадных французских гусаров. Не осознавая близости своего конца, слепо веря в собственную безопасность, они отказали нашему подразделению—единственному, кто мог бы их спасти, - в ночлеге на одну ночь; не задумываясь о завтрашнем дне, они радовались нашему уходу. Бедняги! Следующий день стал для них последним. 22-го на рассвете многочисленные отряды казаков атаковали эту и окрестные деревни и перебили всех, кто не успел спастись бегством.
Фабер дю Фор
В то же день Император Наполеон прибыл в Можайск. Вечером я раздобыл себе красивую лошадь с упряжью и седлом 28-го полка французских драгун. В ольстрах лошади я обнаружил множество красивых вещиц с большой ярмарки в Москве. 29 октября мы прошли большое поле сражения при Бородино. Оно все еще представляло собой ужасающее зрелище, так как многие павшие в бою люди и лошади не были еще захоронены и источали неимоверно мерзкий запах. На следующий день мы пришли в Oschat [Gjatsk, Гжатск], а 31 октября - в Вязьму. Несколько уцелевших стен большого амбара, местами еще даже покрытого крышей, служили нам и нашим лошадям пристанищем на ночь. Ранним утром следующего дня колонны снова двинулись в путь. Дорога пролегала через высокие и мрачные еловые леса; то и дело мы наталкивались на отставших солдат, которые думали выиграть несколько дней отдыха, присоединившись к корпусу, идущему следом. Они ошибались: конечно же, они находили отдых, но это было скорее успокоение смерти.
Ночью было очень холодно. Наши плохо подкованные и изнуренные лошади еле карабкались по оледенелому за ночь склону в веренице повозок с порохом, которая тянулась вслед за колонной французской гвардии. Командующий этим корпусом старый маршал Бессьер поравнявшись с нами, приказал убрать повозку. Я сел верхом на одну из оседланных лошадей.
В Летнем, или Императорском, саду в Москве. 16 октября 1812 год.
Худ. Фабер дю Фор.
В восточной части Москвы, возле немецкой слободы, Императорского и Лефортовского дворцов, находится Летний, или Придворный, сад, пересекаемый Яузой. Это одно из самых красивых мест столицы, выделяющееся своими размерами, красивыми деревьями и очаровательными беседками, островками, мостами и дворцами, окружающими его.
Фабер дю Фор
Однако, оказалось практически невозможно сдвинуть повозку с места, поэтому я попросил его отдать приказ своим солдатам помочь нам и подтолкнуть повозку с нашими боеприпасами. В тот же миг обнажив саблю, маршал набросился на меня; тогда, пришпорив свою лошадь, я бросился оттуда прочь и уже через час догнал свою батарею. Вечером, прибыв в наш бивуак, я и еще несколько солдат получили приказ оправляться на поиски фуража. Было очень темно, я не проехал еще и часа, как вдалеке увидел несколько костров. Мы направили туда своих лошадей и вскоре поняли, что это деревня. Когда мы приближались к ней, нас окликнули на французском языке: это был усиленный пикет нашего 4-го линейного. У командующего полком офицера я спросил разрешения поискать здесь фураж. Он разрешил нам забрать всю солому с крыш домов, уверив нас, что больше здесь ничего нет, и сказав, что не может нас пропустить далее. Нам пришлось довольствоваться этой уже наполовину гнилой соломой, которую наши лошади ели, надо сказать, даже с некоторым аппетитом. По возвращении, я увидел, что все мои товарищи сидели вокруг ласково рдеющего костра и были защищены от ветра со стороны леса. Я поспешил присоединиться к ним, предвкушая тепло и спокойствие, как вдруг на галопе прибыл отряд гвардейских егерей. Haм было приказано быстро оставить костер, поскольку Император хотел отдохнуть здесь некоторое время.
Нас грубо отогнали от костра, а группа егерей образовала вокруг него большой круг. Только я один оставался на небольшом расстоянии от костра и ждал приезда Наполеона: он прибыл в сопровождении нескольких офицеров гвардейских егерей высших рангов. Несколько мгновений спустя он сошел с лошади и, убрав руки под мышки, остановился рядом с костром. На его спокойном и холодном словно мрамор лице не было ни тени озабоченности или сожаления. Я был погружен в созерцание этого великого человека, когда кузнец гвардейских егерей весьма высокомерно приказал отойти от Императора.
Я ответил ему, что отдавать мне приказы - это не его дело, что являюсь вахмистром артиллерии , что я также служу в армии и отвечаю за безопасность Императора. Он становился все более, и более резким, начал угрожать своей саблей, которую я спокойным тоном попросил его вложить в ножны. Также я попросил его заниматься своим делом в кузнице, а не шуметь здесь. Наш спор становился все громче и привлек внимание близкого окружения Наполеона. К нам подошел некий офицер, чтобы узнать, в чем дело, и все уладить. Затем он обо всем доложил Императору; и я увидел затем, как тот повернулся в нашу сторону и как на его лице появилась едва заметная улыбка. Я остался на свое месте. Около часа спустя Император со своей гвардией удалился, а я занял его место у костра. Понемногу стали подтягиваться и мои товарищи.
5 ноября в полной темноте мы снялись с бивуака, где провели ночь в холоде и голоде. Из-за плохих дорог повозки шли очень медленно, а изнуренные лошади еле-еле тащились. Для транспортировки пушек требовалось все больше и больше лошадей; по приказу Императора мы взяли часть тех лошадей, что тащили повозки с багажом. С повозок же мы сняли все, что казалось ненужным; повсюду были видны большие костры, в которых горела драгоценная добыча, взятая из Москвы. Вечером, когда мы прибыли в Dorogobuye [Dorogobouj, Дорогобуж], поднялся ледяной и резкий ветер. Мы расположились бивуаком слева от города и, хотя все мы сидели вокруг костров, мы не могли согреть наши замерзшие конечности. Несколько моих товарищей пригнали какую-то скотину, которую потом забили. Французы же хотели отнять у нас нашу добычу; разгорелась ссора, которая закончилась делением добытого. Только мы погрузились в сон, как трубач уже звал к выступлению. Ледяной северо-западный ветер дул нам в лицо.
Солнце только взошло, а облака становились все более плотными. Вдруг с неба начали падать хлопья снега и большая крутящаяся масса заполнила все вокруг. К нашему ужасу, мы со всех сторон оказались атакованными зимой. Снег падал так часто, что колол нам лица.
Дороги становились все более и более непроходимыми, местностъ вокруг представляла собой бескрайнюю снежную пустыню; след идущего впереди человека исчезал в тот же миг. Темнело рано, метели становились все более суровыми и холодными; некоторые наши солдаты, обессилевшие и больные, так и не смогли дойти до бивуака рядом с Михайловкой. Утром следующего дня, когда нужно было выступать, мы обнаружили пять наших лучших артиллеристов лежащими мертвыми у костра. Ни наш славный лейтенант Дёлеке, ни кто-либо из нас не мог сдержать слез при виде такого удручающего зрелища. 7 ноября мороз еще более усилился, но оставался терпимым; 8 ноября мы перешли Днепр, а 9 ноября - вошли в Смоленск. Мы были уверены, что найдем там что-либо съестное, но напрасно, поскольку французы уже занимались дележом найденного там продовольствия. Наша батарея насчитывала теперь две пушки и одну повозку с боеприпасами- это все, что осталось от всего обоза. Наша рота расположилась в предместье Смоленска, лошади и солдаты были размещены в большом здании, в одной из комнат которого наши артиллеристы разожгли большой костер. Только мы расположились вокруг него, а некоторые из нас даже заснули, как все здание оказалось объято огнем. Преодолев множество опасностей, мы смогли спастись.
Между Брайнсбергом и Эльбингом. 21 декабря 1812 года.
Худ. Фабер дю Фор.
Уходя, 1812 год завершал неслыханные страдания и бечисленные опасности,
ознаменовавшие роковое отступление из Москвы.
Но вместе с тем прекратила существование и Великая армия, больше
не существует её корпуса, осталось только бессмертное имя.
Большинство из тех храбрецов, кто её составлял, - пали,
но пали со славой, на полях сражений при Красном, Смоленске, Валутиной горе,
Полоцке, Можайске, Малоярославце и в других, не менее важных битвах.
Унесённые болезнями, голодом, лишениями всякого рода и суровой северной зимой,
покрыли своими телами широкие поля России. Жалким её остаткам, перешедшим Неман,
был назначен сбор на Висле: остатки 3-го корпуса сначала должны были собраться в
Данциге, затем в Торне, а 25-я дивизия—в Иновроцлаве.
Фабер дю Фор
Однако большинство тех солдат, которые расположились на втором этаже, погибли в пожаре. Только 13 ноября мы выступили в направлении Корытни, чтобы расположиться там на бивуак. Мороз стал еще более сильным; по обеим сторонам дороги можно было видеть тела умерших от холода и голода солдат. Это было чудовищное зрелище.
25 ноября стало несколько теплее, на землю опустился туман. Впереди мы услышали грохотание пушек, у нашей же роты в наличии было только одно орудие, на котором расположился наш заболевший сержант-канонир Циппелъ. Когда мы подошли к Красному, канонада практически прекратились. Оказавшись на возвышенности, справа от дороги, ведущей в деревню, мы заметили выезжающий из леса эскадрон казаков, который находился в зоне действия наших орудий. Один французский батальон гвардейских гренадеров вступил с ними в схватку, имея при себе два орудия легкой артиллерии, действенность которых мы смогли наблюдать с первых выстрелов: было ранено около тридцати казаков, неприятель отступил за деревню. В это мгновение батарея неприятеля из леса произвела выстрел по левому флангу нашей колонны. Все смешалось, и в этом хаосе сержант Циппель упал со своей пушки замертво! Затем мы подверглись атаке сидевших в засаде казаков, которые не упустили случая ограбить нас. Лишившись нашего последнего орудия, к вечеру мы, наконец, вошли в Красное; наша рота была абсолютно разобщена, теперь каждый заботился скорее о своей собственной безопасности. На следующий день я отправился в Ляды на своей лошади, которая еще держалась на ногах благодаря скудному корму. Там я нашел немного хлеба, которым в первый раз за три недели смог перекусить. В тот же день туда прибыл Наполеон; я имел возможность наблюдать его, в это время одетого в шубу и в зеленый бонет, практически каждый день. В те трудные времена он, возможно, также как и я тосковал по Родине.
17 ноября я сошел с дороги и, проехав около часа, наткнулся на дворянскую усадьбу. Подъехав ближе, рядом с домом я заметил крестьянина, который нес тяжелый мешок. Я поехал за ним и догадался, что это был мешок с мукой. Я его у него забрал. Расположенный там отряд, состоявший преимущественно из голландцев, хотел было отнять у меня мою добычу, утверждая, что мука принадлежит им. Подъехавший в том момент один гвардейский кавалерист вступился за меня, настаивая на том, чтобы я не отдавал мешок. Последовала стычка, в ходе которой офицер пригрозил, что арестует меня и оставит под стражей в своем отряде, если я немедленно не отдам мешок с мукой. К счастью, в тот момент на двор въехал маршал Жюно со своими приближенными. Он осведомился о причине нашего спора и затем, незаметно мне и кавалеристу, дал знак удалиться вместе с нашей добычей. Ему не пришлось повторять дважды. Недалеко от этого места мы нашли деревню, где к нам при соединилось множество наших боевых товарищей. Из муки мы испекли хлеб, который потом раздали. Ранним утром следующего дня мы выехали по направлению к дороге, но по пути заблудились и все глубже и глубже уходили в лес. И вот на снегу мы обнаружили свежий след. Пройдя по нему менее получаса, мы увидели груду наваленной мебели, кроватей, а также короб, заполненный копейками (русская медная монета), и другие предметы. На некоторое время мы остановились около этой груды. Мы уже были готовы снова пуститься в путь, как откуда-то сверху на нас набросились около тридцати крестьян. Повернуть назад оказалось невозможным и, преследуемые крестьянами, мы бросились вперед. Около часа спустя мы добежали до какого-то большого дворянского имения, где, на наше счастье, располагались солдаты различных союзных нам войск. Они, должно быть, размещались там уже несколько дней, поскольку в здании находились тела нескольких мертвых солдат.
Во время погони я потерял все сваи запасы и был вынужден, как и остальные, продолжать путь на пустой желудок. Вблизи Дубравна я настиг армию, которая с каждым днем представляла собой все более печальное зрелище. Стоило только лошади упасть, как к ней словно вороны слетались солдаты, раздирая и кроша на кусочки тело бедного полумертвого животного, что часто сопровождалось стычками и залитыми кровью лицами. Хорошо, если эта была недавно упавшая лошадь, поскольку драки случались из-за околевших несколько дней назад лошадей, тела которых уже промерзли и очерствели. Я с жадностью поглощал данное блюдо, пусть даже наполовину приготовленное, без соли и жира.
Два ужасных врага, холод и голод, полностью разрушили нашу армию. Именно они стали причиной чудовищного и бесчеловечного поведения наших солдат. Например, когда больной больше не мог идти или падал от холода или голода, частенько случалось так, что мимоидущие солдаты снимали с него абсолютно все и оставляли лежать на земле. В двадцати шагах впереди меня шел одетый в лохмотья французский кирасир, который, казалась, был болен. Он лег на обочину дороги, без сомнения, ведя бой уже с самой смертью, но, однако, все еще продолжающий дышать. Несколько солдат моментально устремились к несчастному. Я и еще один из наших артиллеристов по имени Кацвинкель старались предотвратить злодеяние, но эти варвары в мгновение ока полностью раздели больного кирасира, который умер у них на руках.
Я прибыл в Дубровно к вечеру 18 ноября. Ночью я ничего съедобного найти не смог, кроме как нескольких бывших в соломе зерен, которые мы и приготовили. На следующий день я и еще несколько солдат сошли с дороги с тем, чтобы попытаться найти хоть какой-нибудь провиант. В двух часах езды от дороги мы наткнулись на очень красивую дворянскую усадьбу. Не успели мы войти в ворота, как навстречу нам выбежали шесть или семь французов, кричащих: «Казаки! Казаки!» Но мы были уверены, что это неправда, и позволили им спокойно уйти. Как только мы вошли в имение, мы увидели идущего нам навстречу одетого во все белое священника, который также кричал во все горло: «Казаки!» Мы и в этот раз не поверили кричащему. Мы схватили этого славного малого и привели его в дом, в котором обнаружили погреб, на двери которого висел большой замок. Священник наотрез отказался открывать ее. Когда же нам удалось взломать дверь, то за ней мы обнаружили мясо, масло, водку и много чего еще. Даже несмотря на то, что со временем солдат вокруг становилось все больше и больше, каждый нашел что-то, чем можно было перекусить.
19 ноября наш путь лежал через Оршу. Уже издалека я понял, что сегодня не перейду Днепр, так как по мосту проходила французская гвардия и другие подразделения; на мосту стоял караул, который преграждал путь любому, не принадлежащему к проходящей в данный момент колонне.
Однако у меня было твердое намерение перейти реку в тот же день, если получится, то во второй половине дня. Тогда я достал из седельной кобуры листок бумаги, свернул его как депешу и указал одного из генералов как получателя. При прохождении караула я представился как ординарец, предъявил депешу и, к своему счастью, прошел мост, за которым французам выдавали какие-то продукты, поскольку о них заботились лучше и раньше нас.
По прибытии моем в Оршу я встретил колонну, состоявшую из военных различных войск. Расположилась колонна вокруг сожженного дома. Я взял свою лошадь под уздцы и присоединился к ним. К нам подошла красивая хорошо одетая женщина и попросила немного еды. Она рассказала, что она была супругой одного фурьера из полка польских улан, который остался под Можайском. Я дал ей поесть. Тем временем она пригасила меня сопроводить ее в ближайшую деревню, расположенную в получасе езды в сторону от Орши, где можно было бы себе сварить что-нибудь и спокойно отдохнуть. Данное предложение мне понравилось, и несмотря на окрестных казаков, я отправился в эту деревушку, до которой мы с красавицей вскоре и доехали.
Она тут же отправилась в дом, разожгла там огонь и принялась что-то готовить. Я был настолько изнурен ужасными ежедневными переходами по морозу и по глубоким сугробам, что около огня задремал, держа, однако, узду в руке. Должно быть, я проспал где-то около получаса; когда же я проснулся, лошадь и женщина исчезли. Сначала я не знал, что делать, то ли плакать, то ли смеяться. Но вскоре меня охватили такой страх и бешенство одновременно, что я вылетел из дома в надежде найти свою лошадь. Тогда недалеко от деревушки я увидел группу солдат, сидевших вокруг костра. К моей великой радости, рядом с ними я увидел и свою лошадь. Сначала французы защищали воровку, но, выслушав мой подробный рассказ о том, что произошло, они выгнали ее из своего кружка.
23 ноября мы дошли до Bober [Bobr, Бобр] началась небольшая оттепель, которая прекратилась на следующий же день, однако морозы уже не были такими трескучими. 27 ноября во второй половине дня мы со старшим сержантом Вернером, которого я встретил по дороге, доехали до Березены. Через реку были перекинуты два моста. Тот мост, что находился справа, невозможно было пересечь из-за сваленных там лошадиных тел и тележек, которые практически перекрыли весь доступ. По мосту, который находился выше слева, проходили в тот день преимущественно французская гвардия и артиллерия. Около 3 часов дня с холма русские начали стрелять по левому флангу распложенного там нашего лагеря; всех охватила паника, все начали судорожно разбегаться в различных направлениях, кричать и вопить. В срочном порядке из солдат всех армий была сформирована группа кавалеристов, которая вступила в схватку с врагом. Вскоре грохот канонады утих. На следующую ночь мы разорили повозки и тележки маркитанток. В одной из этих тележек, которая, по всей видимости, принадлежала французскому комиссару, я нашел красивую новую шубу из сшитых вместе рыжих и черных лисьих шкурок, а также около шести футов завернутого в лоскут шоколада.
Кафе Лихтенштейн, 7 декабря 1812 года, г. Вильно.
Худ. Фабер дю Фор.
Находка оказалась как нельзя кстати. Шубу я разрезал пополам: одну половину положил на лошадь, а во второй - проделал два отверстия, в которые вдел руки, поверх я надел свою шинель, - это очень хорошо защищало меня от холода. Только около 11 часов вечера я разыскал нашего старшего сержанта, который спал у костра. Я предложил ему вместе со мной сегодня ночью перейти мост, но он отказался. Около часа ночи я отправился в путь и прошел мост вместе с несколькими шедшими поодиночке солдатами. На другом берегу я наткнулся на роту саперов и понтонеров, расположившихся вокруг костра. Два офицера предложили мне присоединиться к ним; я угостил их шоколадом, а они, в свою очередь, пригласили меня выпить кофе. В ту ночь мороз стал еще более сильным, с севера дул ледяной ветер. Как только рассвело, люди со всех сторон стали стекаться к мосту чтобы перейти на другой берег. В этой суматохе многие из них упали в реку, чтобы в ее ледяных водах найти свою смерть! Все эти одетые в лохмотья, частью больные, стенающие и стоящие по колено в сугробах люди, которые все-таки хотели перейти реку, представляли собой поистине жалкое зрелище. Сложно представить себе, сколько ценностей, должно быть, унесено водами этой реки.
30 ноября мы дошли до Plechenzky [Plechtchenitsy, Плещеницы], 1 декабря - до Стайки. Утром, когда я снова сошел с дороги в поисках продовольствия, я встретил вахмистра и простого солдата конных егерей гвардии. Оба были из Страсбурга, но только первый был верхом на лошади.
B плену у казаков
В двух часах езды от дороги, по которой шла наша колонна, мы вошли в небольшую покинутую жителями деревню. В то время, когда мы обыскивали дом в поисках чего-либо съедобного и фуража, появилась группа из шестнадцати - восемнадцати казаков, которые окружили дом и взяли нас в плен. Офицер казаков оставил четырех солдат для того, чтобы сторожить нас и уехал с остальными. Среди наших сторожей оказался старый казак, который на ломаном немецком языке поведал мне, что когда-то участвовал в сражениях при Эйлау, Фридланде и Аустерлице. Затем они щедро поделились с нами своим продовольствием и водкой, предупредив, однако что, когда ушедшие казаки вернутся, нас уведут. Эта новость совсем не привела нас в восторг. Наша охрана была увлечена распитием водки, коей у них был целый бочонок. Лошади казаков, как, впрочем и наши, были привязаны к входу и хорошо накормлены. Было еще достаточно рано, но казаки казались уже пьяными. Я вышел, якобы для справления естественной надобности. Когда-то я слышал, что, если добавить в водку обрезков копыт, то она становится очень опьяняющей. С помощью своего ножа я достал несколько таких обрезков с копыта лошади и бросил их в кувшинчик с водкой, который казаки в очередной раз передали нам. На поверку оказалось, что эта смесь возымела свое действие, поскольку, не прошло и часа, как наши казаки, пьяные до полусмерти, уснули глубоким сном, улегшись вокруг костра как свиньи, и больше не отдавали себе отчет в происходящем.
Мы все трое одновременно подали друг другу знак и поспешили к лошадям, тут же отвязали их, а также забрали оружие и багаж так, чтобы казаки ничего не увидели и не услышали. Из камина мы захватили пригоршню золы, бросили ее казакам в глаза и ускакали во весь опор; у каждого из нас было теперь по две лошади. Мы скитались по лесу около двух часов, пока вдалеке не увидели деревушку, на въезде в которую находился постоялый двор. Как только мы стали приближаться к нему, то увидели идущего нам навстречу еврея, который сразу же побежал обратно. Я оставил лошадь, которую держал на корде, своему товарищу, а сам погнался за евреем, которого догнал перед трактиром. Я спросил о причине его бегства; он ответил, что казаки использовали его как проводника до деревни отплатили ему также весьма щедро: кнутом. К нашей несказанной радости, мы узнали, что это были именно те казаки, которые оставили нас с нашими надежными стражами и что они уехали совершенно в противоположном направлении, чем то, которое было необходимо нам для соединения с армией. Еврей настоятельно советовал мне как можно быстрее уехать, чтобы не оказаться схваченным казаками, которые должны были быть всего в двух часах езды от деревни. Сначала еврей отказывался проводить нас к дороге, по которой шла армия и которая находилась в двух часах езды отсюда, но вежливая просьба и пять рублей, обещанные за труд, убедили его оказать нам эту услугу. Взятые у казаков ольстры были полны серебряными изделиями, золотыми часами; но, поскольку мы очень спешили, то не стали их тогда открывать. В качестве залога, до тех пор, пока мы не дойдем до нашей армии, я отдал проводнику свои часы. Мы находились приблизительно в часе езды от нашей армии, когда небо вдруг потемнело. Вдруг посреди леса, который мы переходили, мы оказались в окружении большого числа вооруженных крестьян.
Мой коллега вахмистр сказал мне крепче держать лошадей, так как он намеревался быстро разрешить назревающее столкновение. Я сделал то, о чем меня просили; двое гвардейцев вынули пистолеты, раздалось несколько выстрелов, было видно мелькание сабли, и, в конце концов, крестьяне разбежались. Отряд французов, который присоединился к нам в этот момент, одним махом положил конец стычке. Три крестьянина были ранены, двоих мы увели с собой в качестве пленных. Уже ночью мы благополучно добрались до караула в Селиска. Мы щедро отплатили серебром и другими ценными вещами нашему гиду за его услугу, чему он был несказанно рад. Мы разделили на три части нашу добычу, состоявшую из денег, серебра, золота, часов и других ценностей; лишних лошадей же мы продали. Частью добытого нами продовольствия мы поделились с нашими товарищами по несчастью. Я был очень доволен выпавшей мне удачей и уже представлял себя возвращающимся домой. Я думал о моей благоверной и надеялся с помощью оставшихся у меня средств приобрести небольшое имение, где бы я прожил остаток своих дней в довольстве и умиротворении. Однако высший Божий суд все решил иначе!
2 декабря мы прибыли в Селиска, а 3 декабря - в Malodejna [Molodetchno, Молодечно]. В этом городе мне не удалось найти квартиру, поскольку все они были уже заняты прибывшими ранее солдатами, и мне пришлось в сильный мороз ночевать на рыночной площади. 4 декабря мы дошли до Benitska, где я встретил вахмистра Липса из 1-го гусарского, который родом был из Касселя, и принадлежащего к тому же полку бригадира Ранделя из Марбурга, будущего зятя булочника г-на Аренса из Ганновер-Мюндена. Все вместе мы отправились в